Смысл слов: "Все мы вышли из гоголевской шинели?" и получил лучший ответ

Ответ от Uganka[гуру]
Другими словами, - все мы раболепны и забиты духовно, все мы - "маленькие" люди. Такие, как гоголевский главный герой "Шинели " - Акакий Акакиевич Башмачкин.

Ответ от 2 ответа [гуру]

Привет! Вот подборка тем с ответами на Ваш вопрос: Смысл слов: "Все мы вышли из гоголевской шинели?"

Ответ от Seviran [гуру]
Ставшая уже сакраментальной, хотя от этого не менее апокрифической, фраза «Все мы вышли из “Шинели” Гоголя» приписывается то И. С. Тургеневу, то Ф. М. Достоевскому.
Эту фразу записал французский литератор Мелькиор де Вогюэ (он же Вог) .
В "Шинели" Гоголь показывает, как человек вкладывает всю свою душу без остатка в вещь - шинель. Эта сторона героя повести, заслуживающая не только сострадания, но и порицания, была отмечена Аполлоном Григорьевым, который писал, что в образе Башмачкина "поэт начертал последнюю грань обмеления Божьего создания до той степени, что вещь, и вещь самая ничтожная, становится для человека источником беспредельной радости и уничтожающего горя, до того, что шинель делается трагическим fatum в жизни существа, созданного по образу и подобию Вечного… "
Крылатое выражение «Все мы вышли из гоголевской «Шинели» , применимо и к имперско-либерально-советской модели РФ. «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете? » – вопрошал маленький имперский чиновник, взывая к социальной справедливости.
Употребляется для характеристики гуманистических традиций классической русской литературы.
Так говорят о глупом, недалеком, «пустом» человеке, иногда – злом, неуёмном.

Ответ от Taтьяна Рыжкова [гуру]
По наивности в юности считала, что это выражение означает степень таланта Гоголя, как прозаика. Иными словами - список словесников, писавших хорошей, современной прозой, начался именно с Гоголя. Т. к. Пушкин в этом плане был конечно слабее Гоголя. И обижалась за Лермонтова. Потому как он для меня все-таки был первым выдающимся писателем.
Ну вот выходит - ошибалась...

Ответ от Кати орлова [гуру]
Эта фраза употребляется для характеристики гуманистических традиций классической русской литературы. Ведь главная идея " шинели" - библейская заповедь "возлюби ближнего" , пусть даже такого маленького человека, как Башмачкин.

Ответ от Willem van Amstelveen [гуру]
Все мы одеваемся на сэконде...

Ответ от Альбина Иванова [гуру]
В общем-то, так шутил Виссарион Белинский. Имел он в виду "рашен менталитето". А вообще-то, Белинский Гоголя не любил. Особенно, "Мертвые души" не уважал! Вот же гнида!

Ответ от ГАЛИНА [гуру]
«Мы все вышли из гоголевской «Шинели» . Слова эти приписывают Ф. Достоевскому.
Почему все? Потому что большинство людей именно такие - маленькие люди с пустыми мечтами.
Если кто-то мечтает о новой шинели, а кто-то об острове в Средиземном море, это все явления одного порядка. Имнно это описал еще в XIX столетии Н. В, Гоголь.
Шинель - это предметное воплощение человеческих страстей к вещам, губительначя тяга к мертвому объекту, это мечта, не достойная ею быть. Чиновник Башмачкин, добившись этой мечты, счастливый счастьем малой никчемной душонки, он теряет - цель жизни.
Но в первый же вечер драгоценную шинель снимают с него уличные воришки. И для Башмачкина жизнь окончена! Он умирает от горя.
Идеалы маленького человека не соответствуют идеалам гуманизма и христианства.

Что вы читали у Гоголя? Какие вообще ваши любимые русские книги?

Я читал так много, что всего и не перечесть. Очень люблю Гоголя , особенно «Нос» и «Шинель». «Мертвые души», конечно же, шедевр. И весь Толстой, Достоевский, Чехов , Булгаков. Я читал их не один раз - снова и снова перечитывал. Недавно мне посчастливилось написать предисловие к новому изданию «Преступления и наказания» на турецком.

Еще, конечно же, Пушкин : он тоже очень важен для нас, потому что он был в Эрзуруме в 1829 году и опубликовал прекрасную книгу - «Путешествие в Арзрум». Его стихотворения тоже отличные.

Я слышала, что Пушкин не так популярен за рубежом, хотя в России его называют «солнцем русской поэзии».

Нет-нет, Пушкин для нас также важен. В нашем представлении он символ русской души, и ее можно понять через «Капитанскую дочку» и другие его работы.

Полностью согласна. Вы проявляете себя в самых разных сферах: в музыке, в кино, в литературе, в политике. Но в «Истории моего брата» я не нашла политических мыслей. В русской литературе часто легко считываются политические взгляды автора, но в вашем романе этого нет.

У меня есть и книги с политическим подтекстом. Точнее, произведения с политическими мыслями. Но я не политик. Я стал известным и мог оказать влияние на миллионы людей, особенно на молодых граждан моей страны. Политические партии захотели извлечь из этого выгоду, поэтому они толкали меня к этому, упрашивали. Я был членом партии, в целом я придерживаюсь левых политических взглядов. Многие левые, демократы, вообще современные люди выросли на моей музыке и книгах, поэтому меня и просили пойти в политику. Но мне это не нравилось. Я был в парламенте и до сих пор получаю предложения, например, участвовать в президентских выборах или вступить в какую-нибудь партию, но это не мое. Политика и искусство - это две разных вещи. Как художник, ты должен копаться в своем сердце, а в политике нужно скрывать себя и говорить только то, что нужно. Я не мог сложить этот паззл вместе.

Это несколько отличается от ситуации в русской литературе, когда многие писатели думали, что должны способствовать политическим переменам и писать, как раз с целью изменить сложившуюся ситуацию у себя на родине.

Да, но у нас есть общее чувство - ответственность. Тебе говорят: ты знаменит, у тебя есть последователи, почему бы тебе не сделать что-нибудь? Это классический вопрос, его корни в событиях 1968 года. Габриэля Гарсиа Маркеса также спрашивали: почему вы участвуете в политической жизни? Просто однажды кто-то стучится в твою дверь и о чем-то просит. Конечно, когда в Турции случается голод, к власти приходит жестокий режим, происходит военный переворот. Приходится продолжать даже сейчас: например, один из кандидатов в президенты Турции [интервью было взято в начале июня, до завершения президентской гонки в Турции - прим. ред.] находится в тюрьме. Как можно молчать об этом? В Турции сейчас большая суматоха, много потрясений, поэтому нам приходится объяснять свои идеи. Тем же вопросом задавались и русские писатели в XIX веке: как мы можем спасти страну? Каким путем? В кого поверить: в народ, в его душу, в православие? Кто спасет нас?

Существует ли особый образ России в турецкой литературе?

У каждой страны свой уровень информированности и разные представления о других краях. Самый узкий из них - взгляд туриста. Посмотрел на страну неделю и сказал: ага, она вот такая. СМИ тоже дают очень узкое представление. Также есть множество стереотипов и клише о разных государствах. Россия? Водка. Америка? Ковбои! Нам нужно выйти за эти рамки, и в этом тоже важна роль литературы. Она может описать страну и народный дух гораздо лучше, чем другие средства информации. Например, я много читал и смотрел документальные фильмы о Второй мировой войне. Но когда я прочитал Гюнтера Грасса, я прочувствовал немецкую душу. Так же и с русской литературой: она помогает углубиться в тему. Впрочем, есть и другая литература, которая только усугубляет стереотипы, своего рода туристическая, экзотическая литература. Например, если ты индийский писатель (особенно на Западе) - пиши о бедности и жестокости. Если ты из Африки - пиши о голоде, из России - рассказывай о коммунизме. Нет, мы все люди, и общества везде похожи. Я был в Таиланде и видел те же фильмы, что в Стамбуле, в Париже, в Нью-Йорке. Общество меняется, но мы все еще сохраняем старые идеи. Хотя сейчас Россия - лучший друг Турции, единственный друг. Во времена Холодной войны ее не любили, а теперь все вокруг говорят: Россия - наш единственный друг.

Почему? Из-за бизнеса?

Из-за политики. Российские власти помогают Турции, они в хороших отношениях. Турция сближается с Россией против Америки.

А для обычных людей? Влияет ли политика на их мнение о стране?

Нет, мне кажется, что в СМИ все хвалят Россию и Путина, поэтому сейчас ситуация такова. В любом случае, в этом нет ничего плохого.

В романе «Счастье» главную героиню притесняет дядя. Мне кажется, это что-то очень патриархальное, когда женщина беззащитна из-за закрытости семьи. Где проходит граница между традицией и жестокостью? Вы скорее традиционалист или гуманист?

На этот вопрос есть только один ответ. Я защищаю права женщин, особенно в восточной Турции. Наша страна связана с многими другими цивилизациями, и если северо-восточная часть тянется к русской и грузинской культуре, то наш юго-восток - арабский. Это совсем другая культура, месопотамская. На мой взгляд Турции нужно тянуться от Востока к Западу, от земли к морю, от мужского доминирования к освобождению женщин. Я верю в светлое будущее Турции, и это объясняет многие мои идеи.

Традиция - это волшебное слово. Каждый думает, что традиции - это хорошая вещь, но ведь есть и много плохих традиций, от которых нам нужно избавиться. Слышал такую шутку. Один человек говорит другому: «Я горжусь своими традициями». Второй спрашивает его: «А какие у тебя традиции?» - «Каннибализм!» Конечно, это только шутка. Но действительно есть множество плохих вещей, в том числе невежество, невероятное давление на женщин в исламской культуре. Нужно с этим бороться. В иудаизме религию получают от матери, и когда женщина рожает, нет сомнений в религиозной принадлежности ребенка. Но ислам переходит от отца, поэтому нужно быть уверенным в отцовстве, а значит, запирать женщину в клетке.

Мне показалось, что вы человек прозападных взглядов на политику и права человека. При этом в ваших книгах заметно влияние восточной культуры: когда я читала «Историю моего брата», то увидела параллели с романом «Белый замок» Орхана Памука. Он также пишет о братьях и сестрах, о похожих людях и о тех, кто пытается понять самого себя и других.

В начале двадцатого века один знаменитый турецкий философ сказал: «Мы люди, что бежим на корабле на Запад, но корабль этот движется на Восток». Между этими двумя культурами есть борьба, потому что все мы очень тесно связаны, и эта связь означает, что можно перейти черту, невозможно просто застыть. Мы - это все сразу, в нас есть элементы всего. Наша культура очень богата, но и очень сложна для понимания. В одной Турции можно найти сразу много Турций.

Смысл слов: "Все мы вышли из гоголевской шинели?" и получил лучший ответ

Ответ от Uganka[гуру]
Другими словами, - все мы раболепны и забиты духовно, все мы - "маленькие" люди. Такие, как гоголевский главный герой "Шинели " - Акакий Акакиевич Башмачкин.

Ответ от 2 ответа [гуру]

Привет! Вот подборка тем с ответами на Ваш вопрос: Смысл слов: "Все мы вышли из гоголевской шинели?"

Ответ от Seviran [гуру]
Ставшая уже сакраментальной, хотя от этого не менее апокрифической, фраза «Все мы вышли из “Шинели” Гоголя» приписывается то И. С. Тургеневу, то Ф. М. Достоевскому.
Эту фразу записал французский литератор Мелькиор де Вогюэ (он же Вог) .
В "Шинели" Гоголь показывает, как человек вкладывает всю свою душу без остатка в вещь - шинель. Эта сторона героя повести, заслуживающая не только сострадания, но и порицания, была отмечена Аполлоном Григорьевым, который писал, что в образе Башмачкина "поэт начертал последнюю грань обмеления Божьего создания до той степени, что вещь, и вещь самая ничтожная, становится для человека источником беспредельной радости и уничтожающего горя, до того, что шинель делается трагическим fatum в жизни существа, созданного по образу и подобию Вечного… "
Крылатое выражение «Все мы вышли из гоголевской «Шинели» , применимо и к имперско-либерально-советской модели РФ. «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете? » – вопрошал маленький имперский чиновник, взывая к социальной справедливости.
Употребляется для характеристики гуманистических традиций классической русской литературы.
Так говорят о глупом, недалеком, «пустом» человеке, иногда – злом, неуёмном.

Ответ от Taтьяна Рыжкова [гуру]
По наивности в юности считала, что это выражение означает степень таланта Гоголя, как прозаика. Иными словами - список словесников, писавших хорошей, современной прозой, начался именно с Гоголя. Т. к. Пушкин в этом плане был конечно слабее Гоголя. И обижалась за Лермонтова. Потому как он для меня все-таки был первым выдающимся писателем.
Ну вот выходит - ошибалась...

Ответ от Кати орлова [гуру]
Эта фраза употребляется для характеристики гуманистических традиций классической русской литературы. Ведь главная идея " шинели" - библейская заповедь "возлюби ближнего" , пусть даже такого маленького человека, как Башмачкин.

Ответ от Willem van Amstelveen [гуру]
Все мы одеваемся на сэконде...

Ответ от Альбина Иванова [гуру]
В общем-то, так шутил Виссарион Белинский. Имел он в виду "рашен менталитето". А вообще-то, Белинский Гоголя не любил. Особенно, "Мертвые души" не уважал! Вот же гнида!

Ответ от ГАЛИНА [гуру]
«Мы все вышли из гоголевской «Шинели» . Слова эти приписывают Ф. Достоевскому.
Почему все? Потому что большинство людей именно такие - маленькие люди с пустыми мечтами.
Если кто-то мечтает о новой шинели, а кто-то об острове в Средиземном море, это все явления одного порядка. Имнно это описал еще в XIX столетии Н. В, Гоголь.
Шинель - это предметное воплощение человеческих страстей к вещам, губительначя тяга к мертвому объекту, это мечта, не достойная ею быть. Чиновник Башмачкин, добившись этой мечты, счастливый счастьем малой никчемной душонки, он теряет - цель жизни.
Но в первый же вечер драгоценную шинель снимают с него уличные воришки. И для Башмачкина жизнь окончена! Он умирает от горя.
Идеалы маленького человека не соответствуют идеалам гуманизма и христианства.

Калашникова О. Л. д.ф.н., проф. Днепропетровского нац. ун-та – г. Днепропетровск (Украина) / 2009

Универсальное влияние на отечественную или тем более на мировую литературу — удел очень немногих (даже великих) писателей. Н. В. Гоголь из их числа, а его «Шинель», едва появившись, заняла одно из ведущих мест в национальном культурном космосе. Небольшая повесть, справедливо претендующая на роль отечественного культурного мифа, создавалась как бы на обочине основных замыслов писателя: задуманная еще в 1834 г., она была напечатана только в 3 томе собрания сочинений Гоголя в 1842 г., когда писатель уже прославился своими «Вечерами на хуторе близ Диканьки», «Миргородом», когда уже утихли страсти вокруг его «Ревизора», и когда, наконец, вышел первый том «Мертвых душ», вызвавших многолетнюю, даже многовековую полемику вокруг имени и творения писателя. В силу этих обстоятельств рождения «Шинель» вполне могла остаться в тени вершинных творений Гоголя, но этого не произошло. Более того, именно эта маленькая повесть стала визитной карточкой нового направления в русской литературе. А давно обретшая весомость афоризма мысль Ф. Достоевского («Все мы вышли из „Шинели“ Гоголя» ), высказанная им в беседе с французским критиком М. де Вогюэ, вышла за рамки констатации факта бесспорного влияния Гоголя на натуральную школу, а через нее и на последующее развитие отечественной литературы и обрела значение формулы, декодирующей ментальную сущность русской послегоголевской словесности.

С легкой руки Гоголя «маленький человек», образчиком которого явился герой «Шинели» Акакий Акакиевич Башмачкин, стал уже в 1840-60-е гг. едва ли не главным героем русской литературы. И хотя отношение современной писателю критики к повести и порожденному ею потоку бесчисленных подражаний на тему бедного чиновника не было однозначным, сам факт рождения новой, часто отождествляемой современниками с Гоголем натуральной школы в русской литературе (что и породило дискуссию славянофильской критики с Белинским в 1840-е гг.) оказался значимым. Современники Гоголя возносили и поносили «Шинель» за одно и то же: сочувствие к маленькому, бедному чиновнику и правдивое изображение мелкой жизни «вечного титулярного советника»: они хотя и угадали, что с Гоголя начался новый, «гоголевский» этап развития отечественной словесности, но разошлись во мнениях о том, хорошо это или плохо.

А как это осознается сегодня? Какой видится литература и общество, вышедшие из «Шинели» Н. В. Гоголя? Вписалась ли гоголевская «Шинель» в моделируемую постмодернизмом «текстуализированную» гиперреальность? Как и какими мы вышли из гоголевской «Шинели»? Ответ на эти вопросы кажется актуальным не только для литературоведения, но и для истолкования нынешней социокультурной ситуации.

Тем любопытнее вариант ответа, предложенный писателем, вступившим в литературу в конце 60-х гг. прошлого столетия, пережившим с ней все «перестройки», но так и не совпавшим ни с одним из «измов» - В. Маканиным. Календарно принадлежа и реализму, и эпохе постмодернизма, этот писатель оказался «неправильным» сыном постмодернизма, ибо упрямо демонстрировал и демонстрирует свою пуповинную связь с традициями русской классики, на которых «настояно» его творчество.

Разглядывая современную Россию через призму усвоенных национальным коллективным бессознательным литературных мифов, В. Маканин пытается постичь литературные истоки происходящих в обществе процессов, уходя от приоритета деконструкции «сакральных мест», идеологем советского коллективного бессознательного, характерной для социально ангажированных концептуалистов 70-80-х гг. (Д. Пригов, В. Сорокин), и «раздевая» привычные, классической литературой рожденные мифологические модели мира и человека. Именно литература (по Маканину) помогает «прочитать», понять воспринимаемую как катастрофическая российскую действительность периода распада бывшей Великой империи.

Производя археологические раскопки в национальном культурном бессознательном, писатель стремится выявить некую национальную топику, общенациональные константы культуры , синонимом которой для российского сознания с момента рождения светской письменности была именно литература: те внедренные в сознание литературой знаки, которые определили не только национальный художественный код, но и саму социальную модель жизни россиян.

Именно поэтому в итоговом для творчества писателя 1990-х гг. романе «Андеграунд, или Герой нашего времени» (1999 г.) он заменяет принцип транскультурности и мультирелигиозности, характерный для постмодернизма как социокультурного феномена, подчеркнутой, декларируемой монокультурностью. В «бесконечной Вавилонской библиотеке уже созданных текстов» Маканин отбирает только «свое», ограничивая круг знаковых образов отечественной культурой, отражая бесконечное число раз те культурные знаки, которые давно вошли в массовое сознание, став «общим местом», и уже в силу этого определяют обличие национального, «своего» героя нашего времени. И здесь гоголевская «Шинель» оказывается в числе самых главных русских культурных мифов, рожденных литературой и означенных в мифологических названиях глав романа Маканина: Дулычов и другие. Маленький человек Тетелин. Я встретил Вас. Собачье скерцо. Зима и флейта. Палата номер раз. Другой. Двойник. Один день Венедикта Петровича .

В первой же фразе главы Маленький человек Тетелин: "Тетелин погиб, когда купил себе столь желанные твидовые брюки в торговой палатке, что прямо под нашими окнами (Сюжет "Шинели")«,- не только прямо означен литературный претекст, но и подчеркнута генетическая связь имени современного «маленького человека» Тетелина с гоголевским Акакием Акакиевичем, получившем в первой редакции повести Гоголя значащую фамилию - Тишкевич, удваивавшую корневую для характера гоголевского героя черту, обозначенную и в имени (Акакий - тишайший). Но и этого отождествления не довольно для автора «Андеграунда...», и он сразу после продекларированной параллели с гоголевским мифом называет Тетелина «тихоней», хотя тут же обозначает и оборотную сторону вынужденного смирения такого человека - агрессию: «Тетелин счел, что брюки ему длинны, тихоня, а ведь как осмелел: швырнул брюки обратно в пасть палатки, требуя от кавказцев деньги назад»" . А уж потом, чтобы в сознании читателя не исчезло навязчиво подчеркиваемое тождество, называет мечтавшего о твидовых брюках и погибшего из-за того, что они оказались длинны, Тетелина «этот Акакий Акакиевич».

Однако в современном мире сюжет «Шинели» разворачивается иначе, чем в культовом для русской литературы тексте. Мизерабельность, мелкость не только самой мечты нынешнего Акакия Акакиевича (твидовые брюки), но и неоправданных страданий из-за того, что они оказались длинны, усиливается показом вполне доброжелательного отношения к Тетелину продацов-кавказцев, предложивших ему просто подшить длинные брюки. Невольные «убийцы» вовсе не агрессивны, а скорее растеряны, ибо причина неожиданной остановки сердца разнервничавшегося Тетелина кажется им, да и читателю романа, ничтожной. Поэтому в описании действий кавказцев закономерно возникает ключевое для гоголевского типа определение «тихий»: «...на поминки пришел Ахмет (искать мира). Тихий, почти бесшумный шаг, никто и не заметил, как и когда он вошел - он появился» . Более того, травестируя мифологему, Маканин именно в уста кавказца вложил знаменитое гоголевское «Я брат твой»: «- Брат, - говорил один. - Брат, - вторил другой» .

В «Андеграунде», как и у Гоголя, «жалкость» Тетелина последовательно нагнетается, накапливается в его характеристиках («тихоня, преподавал фирменную жалость..., жалкий, ничтожный, и глаза, как у кролика» . Но в этом накоплении степени жалкости негоголевская, иная, осуждающая интонация слышна, а потом и провозглашена прямо: «...к концу года господин Тетелин окончательно эволюционировал в мелочного сторожа-крохобора... недосмотрели маленького» .

Попадая в число литературных констант национального коллективного бессознательного, будучи означенной автором как таковая, (отметим попутно, что знаковость «Шинели» определила и наличие одноименной номинации в известной литературной премии России - премии им. Н. Гоголя) «Шинель» в ряду иных культурных национальных мифов позволяет Маканину осознать литературоцентричность не только как ментальную черту , но и как декодер психологии целого поколения россиян , названного писателем поколением «солдат литературы», вытесненных из нового времени «поколением политиков и бизнесменов» со своим, уже не литературным, а потому и не «лишним» (!!) - новым героем.

«Литературное» поколение восприняло гоголевского героя таким, каким его сделала национальная культурная традиция: требующим безусловного сочувствия «маленьким человеком», который наряду с другим не менее знаковым для отечественной литературы типом - «лишним человеком» (лермонтовская формула его заявлена в названии романа Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени») - формировал мироощущение не одного поколения россиян. О сакрализации и мифологизации гоголевского героя в российском сознании красноречиво свидетельствуют многочисленные попытки сопоставить героя «Шинели» со святым Акакием и его житием или назвать в качестве реального прототипа гоголевского героя киевского юродивого, странника Ивана Босого, в прошлом канцеляриста, о котором Гоголь мог узнать во время своей поездки к М. А. Максимовичу в Киев в июле 1835 г. . Любопытно в этой связи мнение Петра Вайля, высказанное в ходе дискуссии на Радио Свобода по поводу современных юмористических телепередач: " В русской традиции вообще довольно странное отношение к смеху, его любили, но стеснялись, любили, но не уважали. Даже Гоголя всегда ценили за его жалость к маленькому человеку, а не за грандиозный потрясающий юмор. Это допускалось. Если бы не его «Шинель», или какие-то другие сочинения, в которых выведен страдающий маленький человек, то, боюсь, Гоголю никогда бы не попасть в пантеон русской литературы" .

Для воспитанного литературой россиянина герой «Шинели» обретает антологическое звучание. Это герой-тестер, позволяющий читателю оценить гуманизм собственной души, меру человечности в собственной совести и покаяться, если эта мера окажется недостаточной. Именно «маленький человек» и формирует то поколение «учеников Достоевского - кающихся интеллигентов», против которого восстает Д. Мережковский в «Защите Белинского» (1915 г.) . Но в этом «маленьком человеке» психоаналитики без труда выявляют «две противоположные, не согласные между собой природы - природу оскорбленного и униженного существа и агрессивную, пугающую, наводящую на всех живых ужас» . Именно это «двойное дно» увидел в герое «Шинели» В. Ермаков, стоявший у истоков советского психоаналитического литературоведения. А Б. Эйхенбаум в знаменитом эссе «Как сделана „Шинель“ Гоголя» оспаривает выводы «наивных и чувствительных историков литературы, загипнотизированных Белинским» относительно концептуальной роли знаменитого «гуманного» места повести: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» - и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой». Эта «сентиментально-мелодраматическая декламация» оценена Эйхенбаумом как «неожиданное внедрение в общий каламбурный стиль» произведения, представляющий собой игру, где «мимика смеха сменяется мимикой скорби» .

Уходя от обозначенного в произведениях русского «позднего постмодернизма» (Т. Толстая В. Пелевин, Д. Галковский) противопоставления постмодернистскому художественному коду констант национальной культуры как некоего противовеса, Маканин подвергает ревизии сами константы, обнаруживая их неадекватность новому времени, современному социокультурному универсуму другой России с «новыми русскими» и «новыми нищими», раскрывая «трагическую вину» этих констант в развитии России. Новое время развенчивает ключевой для сознания русской интеллигенции гоголевский миф о «маленьком человеке», обнаруживая за внешней вызывающей жалость беззащитностью гоголевского Акакия Акакиевича мизерность души тщеславного и подлого человечка: «Как тип Акакий для нас лишь предтип, и классики в XIX рановато поставили на человечке точку, не угадав динамики его подражательного развития - не увидев (за петербургским туманом) столь скороспелый, тщеславный изгибец. Мелкость желаний обернулась на историческом выходе мелкостью души. Не досмотрели маленького» . Некая игра с кодом «Шинели» присутствует и в знаковом совпадении имен гоголевского портного - Петровича, и главного героя «Андеграунда», бывшего агэшника и писателя Петровича, выносящего приговор реинкарнированному Акакию Акакиевичу - Тетелину. Оба Петровича кроят или перекраивают свою шинель для «маленького человека».

Перекодировка в «Андеграунде, или Герое нашего времени» одного из самых популярных в русской классической литературе гоголевского культурного мифа, позволяет показать этимологию беспомощности воспитанного на литературных мифах поколения 1960-х гг., ставшего в новой России «лишними людьми», поколения, проигравшего сражение алитературной, прагматичной генерации 1990-х - «поколению бизнесменов и политиков». Жалкий «маленький человек» как и «лишний» «герой нашего времени» не могут стать созидателями, не могут написать новый миф о новой России. К тому же, воспитанный на идее сочувствия «маленькому человеку» - этакому идеалу бедного, обойденного судьбой существа, нуждающегося в защите, читатель воспринял и соответствующую модель поведения: бесплодного и бесполезного «жаления» себя, несчастного, тогда как созидательной может быть лишь модель поиска выхода, а значит, действия.

Переступив порог нового тысячелетия, Маканин еще резче формулирует идею развития жалкого «маленького человека» в условиях нового общества, основанного на идеале выгоды и пользы. В романе «Испуг» (2006 г.) появляется глава «За кого проголосует маленький человек» , вновь вводящая гоголевскую мифологему, но теперь уже в социальный, политизированный контекст новых реалий России третьего тысячелетия. Писатель показывает дальнейшую эволюцию бездеятельной, а значит асоциальной личности. Нынешний «маленький человек» не способен ни к каким действиям даже во благо себе. Поэтому Петрович, герой, перекочевавший в новый маканинский роман из «Андеграунда...», решает проголосовать за того кандидата, на телевыступлении которого он завершит свой половой акт, сопровождаемый как аккомпанементом передачей предвыборных теледебатов.

Любопытно, что иноментальное восприятие совершенно трансформирует и центральный образ повести Гоголя, и саму идею «Шинели». Так, американский балетмейстер Ноа де Гелбер предложил свою трактовку гоголевского произведения, поставив в Мариинском театре балет на музыку Д. Шостаковича, премьера состоялась 21 марта 2006 г. Историю Акакия Акакиевича американец прочитал как неудавшуюся попытку этого героя пробиться в мир стабильности и процветания . Но исполненный русскими актерами балет оказался отличным от деклараций прославленного постановщика, ибо вступил в известное противоречие с российской ментальностью, воспитанной на гоголевской «Шинели», на том «филантропическом» (по словам К. Аксакова), «гуманистическом» (как его называли Белинский, Чернышевский, А. Хомяков, Ю. Самарин), «жалостливо-сентиментальном» (по мнению Чернышевского) отношении к человеку вообще и к «маленькому», в частности, которое еще один американец - профессор Д. Фангер, - называет «этическим», основанном на «гуманном месте» повести. . Именно таким, трогательным, наивным, отчаянно жалким станцевал Акакия Акакиевича Андрей Иванов.

Однако бездеятельность, непонятная американцу и вполне оправдываемая российской ментальностью, активизирует и ту, вторую природу Акакия Акакиевича, о которой писал психоаналитик Ермаков: агрессивность. Это оборотная сторона жалости, ибо слабый чаще всего не благодарит жалеющих его, а втайне завидует. Читатель «Шинели», на которой воспитано несколько поколений россиян, получал прививку и такой потаенной зависти. Эта скрытая или скрываемая зависть и есть зародыш той агрессии, что выливается в классовые и социальные конфликты. Мелкая душа, оказавшись во власти темных сил, в определенных условиях может совершить ужасные вещи. Не об этом ли провидчески предупреждал Гоголь, только ли жалость хотел пробудить он в русской душе?

Культурные мифы объясняют мир, направляют развитие, дают социальную направленность и отвечают на духовные запросы общества. Будет ли реконструирован гоголевский миф или его деконструкция в современной литературе лишит автора «Шинели» столь вожделенного для него статуса пророка? Думается, нет. Скорее это перепрочтение «Шинели» - свидетельство новой, постмодернистской мифологизации культового текста . А Гоголь как был, так и остается пророком. Вопрос в том, готовы ли мы верно услышать и понять его пророчество.